Александр Афанасьевич БУРЯК

Научный сотрудник ИТСТ НАН Украины,

г. Днепропетровск

 Действовать мы способны не иначе,

как устремляясь к некоему призраку.

Поль Валери

 

Мно­го­слойная он­то­ло­гия Гарт­ма­на^[1] де­ла­ет мо­дель ми­ра генетически дискретной. Ка­ж­дый уро­вень име­ет свою он­то­ло­ги­че­скую мат­ри­цу, только частично содержащую транзитные универсалии. И это об­стоя­тель­ст­во де­ла­ет не­воз­мож­ным по­иск всех объ­яс­не­ний только в ис­то­ках, т.е. не­пре­мен­но в са­мых ниж­них слоях. При­чи­ны и начала части со­бы­тий на ка­ж­дом уровне ле­жат тут же. По­это­му и не уда­ют­ся объ­яс­не­ния жиз­ни че­рез фи­зи­ку, а законы психологии не вы­хо­дят плав­ным об­ра­зом из зоо­ло­ги­че­ско­го уровня. Это не про­сто ска­чек не­пре­рыв­но­сти, а ка­ж­дый раз частичный пе­ре­ход и к но­вым ос­но­ва­ни­ям. Причем степень независимости уровня растет пропорционально его эволюционному статусу. И это так в на­ту­раль­ных сис­те­мах.

Ду­хов­ный уровень от­ли­ча­ет­ся от при­род­ных не только максимальной независимостью оснований, но опасной и удивительной про­из­воль­но­стью своей онтологии. Все художественные средства являются онтологическими элементами духовного этажа. Он состоит из придуманных ос­но­ва­ний, и, что самое характерное, принципиально безреферентен и техничен по отношению к динамике. Он не может строиться по клише естественнонаучных систем, поскольку его элементы отсылают только к своим последствиям, и в этом смысле обладает пустой сущностью. Но они не держатся за пустоту снизу, а ждут последствий, чтобы на них опереться. И таким образом, это единственный этаж, где объяснения «сверху» допустимы, и даже преобладают. Но это потому только, что «верх» – это не следующий этаж, а нечто другое, виртуальное. Как толь­ко откровенно изобретенные он­то­ло­ги­че­ские сущ­но­сти удачно приведены в си­сте­му, на­чи­на­ют­ся чу­де­са ду­хов­но­го этажа - стран­но спон­тан­ные про­цес­сы. Ведийские техники сознания постулируют: все причины вверху (в личности Шри Кришны). В такой же ситуации относительно реальности находятся и христиане, и иудеи и атеисты. Последним вообще нечего ждать, поэтому остается только заваривать события с уровня обыденности, от самодельных онтологий, рассчитывая на парадоксальное следствие сверху – на появление хотя бы и неполных причин. Поэтому так же устроены светские романы, достоинством которых являются точность угаданных и введенных в систему новых сущностей. В теоретическом плане можно допустить, что каждый роман имеет свою экс­клю­зив­ную онтологию в качестве первого темпа. Именно темпа, потому что это не просто куклы, а продуктивные забросы «вверх», возвратившиеся с откликом. Если все онтологические слои кроме высшего служат средствами объяснения соответствующего этажа реальности, то духовный является средством вызывания реальности, а не только полем для интерпретации. Более того, интерпретации сразу же после исполнения входят в состав онтологического основания. В этом отличии вся исключительность духовного этажа, на котором идет не столько борьба истинного с ложным, добра со злом, сколько основная борьба за смысл.

Христианский мир учредился в одном экземпляре действием отпущенных гла­го­лов (система команд творения), по­том на­се­лил­ся инертными су­ще­ст­ви­тель­ны­ми (адамова каталогизация тварности), удвоившими реальность, по­том спасся от удвоения при помощи мистифицирующих ме­та­фо­р (ветхозаветная поэтика). Ге­не­ти­че­ским чу­дом ста­ло «за­со­ре­ние» чис­тых и простых форм эдемских отношений вир­ту­аль­ны­ми пер­со­на­жа­ми (в новозаветных и святоотеческих притчах), которые все усложнили и запутали. И толь­ко по­том изо­бре­лись ма­ги­че­ские сло­вес­ные и мелические по­то­ки (литургии, таинства и все тексты предания), ко­то­рые уже не на­зы­ва­ют и не соз­да­ют, и не от­во­дят зре­ние, а ув­ле­ка­ют своим течением. Они соединены уже даже не сверхфразовым единством, а сверхтекстовым, когда тексты лепят внутри себя объекты, живущие только в них и производящие впечатление реальных. Их волшебство, подхваченное и доведенное до совершенства светским искусством, основано на том, что внутри потоков любые сложности становятся понятными, не упрощаясь. Нет в мире других способов выхода от сложного к еще более сложному, протекающих без потери возможности понимания. Более того, именно там, в странной обратной удаленности от оснований и опор, лежат ключевые сущности. Не показывает ли это, что мир держит свои основания в виртуальном, то есть, не выше, но и не ниже доступного нам этажа, а просто в другом, слое реальности, доведенном до онтологической симметричности. И основы эти можно пережить не в простоте, а в сложности. Если не открещиваться от такого положения дел, то уже не будут казаться наивными случаи объяснения «со стороны», которые только маскируются под объяснения. На самом деле это реинсталляции сущностей, внушающие состояние понимания. Так добыты объекты зрелых религий. Так возникают фундаментальные объекты философии, которые можно только понять, но нельзя объяснить.

Размеры скачка от витального к духовному уровню несомненно больше, чем от физики к органике. Поскольку он - чистая выдумка. С его симулятивностью, вымышленностью и иллюзорностью трудно смириться, но история обживания уровня не дает ни малейшего повода для альтернатив в оценках. «Вначале был вымысел» - резюмирует свой духовный опыт П. Валери[2]. Другое дело, что здесь не место абсолютно произвольному. Срабатывают только точные вымыслы, порождающие особые состояния сознания, которые можно окрестить «иллюзиями». Со вкусом придуманная онтология не может быть фальшивой. Ложной бывает только безрезонансная онтология. При резонансе сущности системы становятся видны воображению и умозрению. А подделка состоит не из интуиций, а из определений, из которых следуют решения, содержащиеся неявно в самих постулативных дефинициях. В то время как резонансы дают неформулируемые переживания.

Сакральные системы не ищут явлений, которые поддаются описанию, а особыми писаниями вызывают явления. Онтология духовного этажа в координатах всех разработанных систем мира состоит из иллюзорных образований. «…любая цивилизация творит ложное, из которого сама стремится возникнуть» (П. Валери, там же). Опоры в цитате оцениваются как ложные при нормировании аристотелевой логикой. На практике иллюзии составляют корпус наиболее мощных элементов этого этажа. Ядра иллюзий абсурдны для логики и смешны для интеллекта. Но они обладают «естественными» связями с виртуальной (абсолютной, по ведийской терминологии) компонентой реальности, резонанс с которой переживается. Вот это переживание и есть полная опорная иллюзия, которая, в свою очередь, учреждает начала ментальной динамики. Стартовав от переживания, соблазненное лакомством иллюзии сознание раскручивает свои игры, в узлах которых можно получить доступ ко всем сущностям, к которым привело нас это проникновение. Сущностью, таким образом, является вот эта странная, полученная в конце всех усилий целостность, которая держится на иллюзии, не являющейся сущностью. Роль иллюзорного так велика и определяюща только потому, что от работы с образованиями этого рода целиком зависит духовная реальность. Призраки и привидения социальных и культурных систем придумываются, возникают и работают не только в их онотологии, но и в их феноменологии.

Художники рисуют не объекты, а их матрицы, которые могут вызвать акт соединения с их же виртуальной частью. Абсурдные ритуальные шоу производят ту же работу. Они создают целостный мир, который не требует объяснения, поскольку сам себя дополняет своей абсолютной компонентой. Целостные создания в динамике теряют стартовую иллюзорность, получая фундаментальную эфемерность. И если не идти от искусных иллюзий, если не начинать движение от них, то лишенные виртуальной компоненты объекты станут иллюзорны уже в психологическом плане, а не в онтологическом. Они сразу же обнаружат свою сенсорную кажимость и обманчивость, как элементарную ошибку восприятия. И только искусственная реакция синтеза с виртуальной частью, разыгрывающая принцип усложнения, дает объекту реалистическую твердость. «Ложное служит опорой истинному» (П.Валери, там же).

Вот эти забросы в недоступную нам виртуальную область могут производиться не только при помощи преобразования существующих объектов в матричные формы, но, в основном, путем конструирования чистых искусственных форм, которые обладают резонансными возможностями. Самоинсталляция духовных сущностей происходит в обоих случаях. И существование резонансного потенциала отличает духовный этаж реальности ото всех других.

Духовность диффундирует в обыденную реальность в двух техниках: при помощи чистых сущностей (как в религиозных технологиях) и при помощи удачных смесей, соединений и композитов. Светская жизнь способна подниматься до уровня ду­хов­но­сти толь­ко по­то­му, что не­ко­то­рые сложные сме­си ста­но­вят­ся це­ло­ст­но­стя­ми и по­лу­ча­ют свой­ст­ва чис­то­го про­дук­та. Так це­ло­ст­но ви­но в составе символа, так це­ло­стен че­ло­век в мо­мен­ты ду­хов­но­го подъ­е­ма, так целостны удачные соединения сладкого с соленым и добра со злом.

Он­то­ло­ги­че­ское Доб­ро и он­то­ло­ги­зи­ро­ван­ное Зло, до гре­хо­па­де­ния не ­про­яв­лен­ные, а по­сле – от­де­лен­ные, но аб­со­лют­но не­вы­но­си­мые в чис­том ви­де, в долгой прак­ти­ке во­шли в рас­тво­ры и соединения, и ста­ли доступней и да­же да­ли чу­дес­ные сме­си. Ис­кус­ст­во сме­сей раз­ви­лось на хри­сти­ан­ских опо­рах и ста­но­вит­ся все со­вер­шен­ней и при­вле­ка­тель­ней, а, на­ве­ки за­стряв­шая в соб­ст­вен­ной пра­во­те, цер­ковь про­иг­ры­ва­ет куль­тур­ной мат­ри­це все боль­ше душ.

Ма­лая плот­ность ил­лю­зий в со­циу­ме вы­ра­ба­ты­ва­ет сла­бую ре­аль­ность. По­это­му со­ци­ум ум­но­жа­ет сущ­но­сти, ко­то­рые, со­еди­няя не­со­еди­ни­мое, ве­дут его к гар­мо­ни­че­ско­му со­стоя­нию, уси­ли­ва­ют горизонтальные при­зна­ки связности. И в этих хлопотах реальность укрепляется не разоблачением ил­лю­зий (по ве­ди­че­скому имперсоналистскому ре­цепту). Пройти к Брахману со стороны предметов нельзя, потому что впечатления от них являются экранирующими иллюзиями (в терминах трансцендентальной иллюзионистской модели). Но если зайти со стороны искусственно вызванных иллюзий, отсылающих не к предметам, и воспринимаемых не органами чувств, а внутренним зрением, то можно попасть в область Единого. Это особого рода неконвенциональные формы, выполненные из слов. Они могут быть созданы в качестве виртуально-активной копии существующих объектов, а могут быть вылеплены ресурсами фантазии. Эти формы производят не впечатление, не рефлексию, а прямое переживание, неожиданное и абсолютно новое для реципиента. На этих переживаниях строятся иллюзии - устойчивые состояния, структурирующие все текущие акты «нормального» восприятия.

В вайшнавизме, взятом в самом широком и неопределенном смысле, действие метафорической оболочки заставляет сознание формировать громадную и сильную иллюзию, которая выводит своим нажимом в места, где мы оказываемся в виду Брахмана. Но на таком удалении от него, что его силы не опасны для нас, и вызывают только восторг. Брахман милосердно защищает нас от истин, которые смертельны в прямом восприятии. Воплощения Шри Кришны, не опасные для нас формы физически непереносимого бога, так же реальны, как и их оригинал. Почему же майя - прекрасное воплощение основания должна падать в цене от сознания, что за нею спрятана базовая реальность? Ведь эта реальность напрямую недоступна. Просветленные получают доступ не к ней, а к изысканным ее манифестациям. И неминуемо используют для кенозиса технику синтеза иллюзий, хотя представляют себе мир только ненадежной и искаженной иллюстрацией сущности.

Брахман насылает систему впечатлений, на которых мы строим свои иллюзии, формирующие наш чувственный мир. Мы же организуем встречное движение путем создания иллюзий для Брахмана, которого провоцируют эти синтезированные объекты (например, произведения искусства), и он вынужден наблюдать не те танцы, которые поставил сам, а те, режиссерами которых являемся мы. В ответ на эти провокации он посылает нам впечатления, которые не собирался напускать, невольно приоткрывая этой реакцией свой истинный мир во вторичных (резонансных) иллюзиях. Произведениями искусства и прочими удачными фикциями мы помогаем Брахману наполнить своими субстанциональными энергиями материальный мир, который имеет слабую духовную проводимость, и порывы Брахмана рассеиваются и вязнут в сопротивлении «материалов» на нижних этажах природы (и человеческой природы в том числе). Искусство же создает каналы проводимости, по которым эманации перетекают без ослабления, наполняя реальность иллюзиями более высокого статуса, чем атрибутивные. Иллюзии высшего порядка создают «мистические инициации» (У.Эко), которые приближают нас к непроявленному свету здесь, без ампутации тел и растворения душ. И искусство является причиной усиления света и проявлению вожделенной «истинной» реальности. Мы «играем» в мире не праздно, а заинтересованно, для того, чтобы узнать по каким правилам играет мир. Инструментом же наших игр является искусство. Искусство организует «проявление посредством сокрытия» или «сокрытие посредством проявления», в терминологии Радхакришнана, или состояние «инобытия» (сущности, духа или идеи), по Гегелю, или состояние «иносказания», по Бахтину. Состояние лоцирования откликов, скажем мы. Нас окружают объекты существующие, постулируемые, синтезированные и резонансные. Их темперированная система наполняет нечто, что от наполнения становится еще и умозрительным пространством, в котором можно устанавливать нужные расстояния, находя расстановку мест всем объектам для каждого состояния души. И вот эта операция угадывания дистанций (передвигания, задвигания и выдвигания) является важнейшей в синтезе реальности. От того, как все эти объекты расставились (от системы дистанций) зависит переживаемая нами иллюзия. Здесь нет общей глубины, в которой залегают истины, а только отдельные конфигурации элементов, испаряющие при облучении их энергией внимания нечто настоящее, а не придуманное. Таким образом, мы сводим познание Брахмана к оперативной технике контакта с его структурами. Мы наугад активируем эти структуры (ничего о них не зная) энергиями своих диких вербальных построений, затем извлекаем бинаризмы вторым шагом и только на третьем шаге преобразований материал связывается библейской глиной и становится мыслимым. Первый шаг является фактически сканированием Брахмана, получением сведений о том, на какие наши действия он склонен отзываться. То есть, опять же, диалогом. Это знание и будет для нас единственного рода информацией о его структуре. Спрашивать Брахмана о том, как обстоят наши с ним совместные дела можно только при помощи очень сложных сигналов типа лирических стихотворений или райских мелодий.

Только ис­пол­не­ние резонансных иллюзий сра­ба­ты­вает и сообщает жиз­ни по­­тр­е­­би­т­ельскую ско­рость. Такие ил­лю­зии не скры­ва­ют и проявляют ре­аль­ность, а парадоксально основывают ее, порождая, естественно, переходный абсурд, но выводя на следующих шагах к смыслу. «От­ли­чи­тель­ная чер­та ба­рок­ко за­клю­ча­ет­ся и не во впа­да­нии в ил­лю­зию, и не в вы­хо­де из нее, а в реа­ли­за­ции не­ко­то­ро­го яв­ле­ния внут­ри са­мой ил­лю­зии или же в со­об­ще­нии ей не­кое­го ду­хов­но­го здесь-бы­тия, воз­вра­щаю­ще­го ее час­тям и ку­соч­кам ка­кое-то со­во­куп­ное един­ст­во» (Де­лез). Мир максимальной реальности возникает из следствий, а не из причин. Максимальной реальностью мы называем «свежую» реальность, полученную «здесь и сейчас» описанным провокативным способом. Мир же твердых объектов стар и затерт наваждениями восприятия и ошибками интерпретации.

Согласно Ж.Делезу[3] стили европейского мышления с 17-го по 20-й век изменялись вслед за изменением отношения к иллюзии. В 17-м веке центральной была забота об устранении опасности ошибки вообще. В 18-м веке началось осуждение иллюзий на том основании, что разум не только окружен иллюзиями, но и сам их производит. В 19-м веке технологии мышления были озабочены последствиями иллюзорности: дела велись так, чтобы не просто избежать иллюзий, но не делать под их давлением глупостей. В 20-м веке, похоже, в общем смещении к технике получения смысла из абсурда, основной стала проблема придумывания удачных иллюзий. А.Бадью назвал 20-й век веком поэтов[4], творцов сложной иллюзорности, занятых только разработкой тех­ни­ки хо­ж­де­ния в вир­ту­аль­ную ре­аль­ность (в субъ­ек­тив­ность) при по­мо­щи неограниченного кон­ст­руи­ро­ва­ния новых спасительных ил­лю­зий, снятия с ил­лю­зий функ­ции психологического заблуждения и ис­поль­зо­вание в духовных актах их опорного и креативного по­тен­ци­ала.

Сакральные иллюзорные онтологии отличаются от светских только рационом, поскольку их ресурсы фиксированы догматикой и связями традиции. Религия обходится одним стилем форм, потому что основана на максиме «для понимания мы нуждаемся в вере». Литература пластична потому, что держится на принципе «для понимания мы нуждаемся в технологии». Но, как и в светской духовности, в ре­ли­ги­ях все след­ст­вия ре­аль­ней при­чи­ны. По­то­му что при­чи­на (опо­ра) – толь­ко ре­зо­на­тор бу­ду­щих ме­та­фо­ри­че­ских на­слое­ний, ко­то­рые получают генетическую активность действием вир­ту­аль­ны­х от­кли­ков.

Тело в одушевленном состоянии гипотетически представляется уникальным местом, где сходятся бытие и существование, материальное с виртуальным. И душа жива только при исполнении этой своей основной работы по соединению двух мировых компонент. Соединение это нестойко и невыполнимо без инструментов до такой степени, что сложилось мнение, будто бытие бежит существования, и что это закон. Но при удачно угаданном катализаторе реакция синтеза идет, и идет бесплатно, и столько раз, сколько захочет тело. Природа, скаредно калькулирующая все процессы физического уровня, становится вдруг невероятно и беспричинно расточительной в сфере синтеза двух составов: предметности и мистики. Мистическая субстанция только в точных соединениях становится доступной переживанию. А произведения искусства – катализаторы синтеза, делающие прибыль на прорыве в зону чудес.

У каждой культуры есть своя атомарность, но все атомарные фигуры встроены в онтологический этаж и ниже его ничего подобного нет. Ниже распоряжается зоология, атомарность которой уже не полностью придумана, но и не сводится к молекулярному уровню. Она где-то между хромосомой и ветхозаветным големом до вдохновения. Основополагающие образы, метафоры и даже целые книги выполняют атомарные функции в онтологиях сакральных и культурных систем. Их сопряженная кинетика поднимает над собой эфир иллюзий, способный не просто заполнить пустоту сознания уникальными единицами представления, но и населить ее в меру неопределенными духами. Материализующаяся в этих процессах реальность подернута, как и полагается, дымкой. Точный дефект фокусировки создает ту степень загадочности, которая открывает природу ее же притягательности (как портрет Моны Лизы, где Леонардо хитро расфокусировал проекцию). И был бы тут рай иллюзорной полноты, если бы борьба за наведение оптической резкости на предметы и семантической однозначности на связи и обстоятельства не накликала злых духов, останавливающих начавшееся толчком от онтологических опор подъема к Единому, которое выступает только в конце размаха. Так, судя еще и по технологии умозрения, Единое лежит не в основе, а в результате. Но уже от него нет ясных средств вернуться назад к онтологии, потому что оно обладает критической степенью расфокусировки репрезентации. Нет здесь привычной и модной отрицательной обратной связи между причиной и следствием. Тут мощность иронии панорамного взгляда распыляет священные окаменелости воображения.

Элементами онтологического слоя являются ядра иллюзий. Зародыши процессов переживания актов соединения души с телом. Первым таким промаркированным ядерным образованием, пущенным в теоретический обиход, был симулякр. Уродец в клане понятий, с пустотной сущностью, своей игрой в текстах отсылающий неизвестно к чему. Симулякры в компании с интенциональными объектами не удваивают реальность (как его удваивают знаки семиотики), а соединяют ее «тело» с ее «душой». Этот тонкий, ценный и чудесный синтез не в состоянии стать под дискурс, он - практическое действие, результаты которого непредставимы. У синтезированных созданий нет общих наказаний и наград в разных парадигмах. Есть системы мира, в которых таких единиц не может быть, есть такие, где они получают комическую оболочку, есть такие, куда они входят ретроспективным способом, рядясь под что-то другое. Казалось бы, прав Э.Бенвенист[5] со своей лингвистической концепцией, в которой «действительность производится заново при посредстве языка». Но язык бессилен это сделать только словарными и понятийными мощностями, лимитированными ограниченным набором элементов. Действительность становится реальностью только там, где язык превращается в загадочные текстовые потоки, в которых заводятся иллюзии. Где он и не язык уже, а вербальное течение, поглощающее и грамматику, и синтаксис, и логику. Где структурная пластика загадочно обеззначивает слова фабулой, как музыка обеззвучивает звуки мелодией. Онтологический уровень духовной сферы имеет в своем составе и систему опор, достаточную, чтобы заложить источник бесконечных вербальных потоков. Эти композиты способны увлечь за собой сознание в места, где оно никогда еще не бывало, да и понятия не имеет, как туда попасть. Произведение не просто показывает ему дорогу, а затягивает и несет. А места эти прекрасны тем, что в них привычная затратная энергетика нижних этажей вдруг становится сказочно рентабельной. Переживание чувств, которые внушают эти места, сопровождается прибылью энергии, в отличие от мотовства претерпевания эмоций. Книжные формы любви и радости дают столько же, сколько отнимают концентрированная эротика и физиологический комизм. И это только потому, что чувства переживаются внутри мощных потоков вольных прихотей, а эмоции - в пустыне вакуумирующих потребностей. Приращивать душу в духовных капризах прибыльней, чем тратить ее в изматывающих страстях.

Ду­хов­ных сис­тем мно­же­ст­во и они не со­еди­ни­мы. Нель­зя соз­дать про­ме­жу­точ­ную сис­те­му с сум­мар­ным на­бо­ром сущ­но­стей, по­то­му что скрепляющие системы те­ла об­ме­на и ви­та­ли­зи­рую­щие при­зра­ки не уни­вер­саль­ны. Но уже наметились в практике и активно теоретически осмысливаются усложненные, отличные от прямой рецепции способы взаимодействия. Испытываются различные виды переформатирования и диффузии в онтологических полях.

Возник, но недостаточно оценен, пе­ле­вин­ский путь - ху­до­же­ст­вен­ный спо­соб вве­де­ния восточных сакральных пер­со­на­жей в хри­сти­ан­ские или в язы­че­ские со­стоя­ния со­циу­ма. Струк­ту­ра­ ос­та­ет­ся ба­зо­вой, но онтологические по­лю­са раз­дви­га­ют­ся за кри­ти­че­ский за­зор, ко­гда их се­ман­ти­че­ское влия­ние те­ря­ет от­чет­ли­вость. Рас­плыв­ча­тое и при­бли­зи­тель­ное кон­ту­ри­ро­ва­ние в ок­ре­ст­но­стях да­ет ус­той­чи­вую сте­пень сво­бо­ды для вво­да чу­жих сущ­но­стей с вос­ста­нов­ле­ни­ем ал­лю­зив­ной энер­ге­ти­ки ху­до­же­ст­вен­ны­ми сред­ст­ва­ми.

         До сих пор свежо тревожит бул­га­ков­ский эксперимент по переформатированию – пе­ре­рас­пре­де­ле­нию ам­п­луа цен­траль­ных сущ­но­стей (Са­та­на пе­ре­ста­ет ко­сить под аб­со­лют­ный не­га­тив, а Хри­стос вы­став­ля­ет­ся на кон не­од­но­знач­ной лич­но­стью с за­пу­тан­ной био­гра­фи­ей). При этом онтологические по­лю­са ос­та­ют­ся на фик­си­ро­ван­ном рас­стоя­нии, но из­ме­ня­ет­ся струк­ту­ра свя­зей и ста­но­вит­ся воз­мож­ным вве­де­ние но­вых сущ­но­стей ветхозаветного прикида (Азазелло, Абадонна) и даже вовсе нехристианского (Фагот, кот Бегемот). Та­кая де­фор­ма­ция сет­ки от­но­ше­ний при­во­дит к то­му, что в сис­те­ме за­во­дят­ся ак­тив­ные све­жие при­зра­ки, бо­лее под­даю­щих­ся при­ва­ти­за­ции и боль­ше го­во­ря­щие ду­ше, чем окаменевшие ста­рые. При­чем го­во­ря­щие не ересь, а не­зна­ко­мое о не­ве­ро­ят­ном действительном объ­е­ме на­силь­ст­вен­но ста­би­ли­зи­ро­ван­ной сис­те­мы.

В социальный онтологический слой призракам других систем не пробиться. Слишком большие мощности отданы там защитным средствам. Нечистые социальные силы закрывают систему, поэтому функциональность вмешательства очень низка. На теоретическом поле славянские рецепции ведийских идей забавляют индусов и деморализуют самих славян. Но в экспериментальной сфере культурных систем взаимные забросы не только возможны, но и спасительны. Онтологический базис ноосферы является только инструментальной предпосылкой реальности. Литература создает экспериментальные микшированные типы онтологий в рамках данной культуры. В их пластичную матрицу можно мастерски встраивать любые элементы из базиса других систем культур или религий. И это может стать формой безнасильственного и даже терапевтического вторжения, проводимого в стиле эстетической и онтологической расчетливости.

Разомкнуть закрытую культурную систему можно путем соединения ее с общекультурным полем не по законным филологическим трассам, а накоротко, через тыловые пространства. Идя от фундаментальной условности оснований ка­ж­дой сис­те­мы, он­то­ло­ги­че­ская про­пасть может быть шунтирована на литературном яру­се куль­ту­ры.

Духовная экс­пан­сия не уда­ет­ся в фор­ме пря­мой ана­ло­гии с де­мо­гра­фи­че­ской. Пе­ре­се­ле­нию образов про­ти­вит­ся инер­ция са­мо­со­хра­не­ния цивилизаций, с которой следует считаться. Но со­ци­ум пре­до­хра­ня­ет се­бя оди­на­ко­во сле­по и энер­гич­но и от по­вре­ж­даю­щих ша­гов гру­бой куль­тур­ной ин­тер­вен­ции и от чу­дес­ной энер­гии соб­ст­вен­но­го раз­ви­тия. Ло­каль­ное пу­ри­тан­ст­во яв­ля­ет­ся тем бал­ла­ст­ным дви­же­ни­ем, ко­то­рое уве­ли­чи­ва­ет ус­той­чи­вость лю­бой и ка­ж­дой куль­тур­ной сис­те­мы. Но по­че­му бы не сыг­рать на раз­ви­тии? Нель­зя от­кре­щи­вать­ся от выгод раз­ви­тия, как от кладбища му­та­ций. Эти процессы не аналогичны. Мутации топорны и компрометируют основания. Развитие артистично и обнаруживают бесконечный потенциал усложняющихся начал, руководит распределением онтологических инстанций, исходя из интересов гораздо более общей игры, чем игры сохранения. Ведь, несмотря на принципиальную условность, духовный онтологический слой обладает немыслимой принудительностью, «властью автономной законности» (Бахтин М.М.). Онтологический потенциал питает динамику иллюзий. И эта машина работает! Это уро­вень, где идеи соединяются в общем потоке, где их канонические формы размываются в пневматических движениях. Он далек от «истоков» и вечных начал, он непоправимо впереди нас теперешних, и дает средства для того, чтобы научиться при работе сознания избавляться от самих себя.

Светская духовная практика прежде теории указала пути взаимовыгодных культурных контактов. Литературные персонажи обладают изумляющей способностью не только увлекать воображение, но и выходить в символический слой социума, используя тело и душу читателей. Социальные при­клю­че­ния Дон-Жуа­на, Отел­ло, Гам­ле­та, Дон Ки­хо­та, Вертера и мно­гих дру­гих вир­ту­аль­ных пер­со­на­жей дав­но на­ча­ты и про­дол­жа­ют­ся в прак­ти­че­ски лю­бых куль­тур­ных сис­те­мах, даже не изоморфных ори­ги­на­лу. Но эти странствия реализуются в слож­ней­ших фор­мах, проходя через национальную, а затем интимную интерпретацию. Ис­кус­но пе­ре­фор­ма­ти­ро­ван­ный «рус­ский» Гам­лет, про­из­во­дит не­зем­ное впе­чат­ле­ние и да­же ста­но­вит­ся опо­рой для жду­щих чу­да от самих себя рус­ских душ. Русские Чайльд-Гарольды, эти позеры, поставляли аттракторы для атмосферы взросления целых поколений. Но индусские Обломовы, не сходя с места, могут начать эпидемию этой технологически близкой социальной позы. Для благодатного торможения, потому что быстрая жизнь превращает иллюзии в бесплодные симулятивные знаки.

         Используя это эффективнейшее свойство персонажей, сближение культур следует вести через си­туа­ции деликатных кон­так­тов ин­дус­ских и импортных вир­ту­аль­ных пер­со­на­жей. Причем стоит даже пожертвовать имиджем неприкасаемости важнейших сакральных лиц ведийского пантеона. По большому счету все они - слу­жеб­ные си­лы оди­на­ко­вой ге­не­раль­ной це­ли, но без переформатирования они некоммуницируемы.

В ре­ли­ги­оз­ных тек­стах, как правило, бе­се­ду­ют все­мо­гу­щий с бес­силь­ными (Криш­на с Ард­жу­ной, Хри­стос с апо­сто­ла­ми…). А пусть по­го­во­рят рав­ные (Криш­на и Хри­стос, Буд­да и Кон­фу­ций), сами распорядители разнокачественной энергетики. Это долж­но быть ин­те­рес­ным не только в модусе интеллектуального кокетства. Не в этом ли смысл всех по­пы­ток кон­так­та, по­ни­ма­ния и взаи­мо­сти­му­ля­ции куль­тур­ных сис­тем? Шри Криш­не явно на­дое­ло го­во­рить с Ард­жу­ной об од­ном и том же. По­че­му бы ему не по­тол­ко­вать о свой­ст­вах раз­ных сор­тов веч­но­сти с дру­ги­ми ду­ха­ми выс­ше­го ран­га – Хри­стом и Са­та­ной, Ал­ла­хом и Иб­ли­сом, с Ормуздом и Ах­ри­ма­ном, на ху­дой ко­нец, с достаточно знатным демоном Ас­мо­де­ем. Толь­ко не о том, ка­кой сорт луч­ше, а о том, что это та­кое. По­то­му что есть уро­вень, где ли­ней­ная и цик­ли­че­ская фор­мы веч­но­сти име­ют оди­на­ко­вую кос­точ­ку внут­ри. Так можно заново пережить истины, и не в их релятивности или антитетичности, а просто в контрасте. Та­кое пе­ре­ти­ра­ние идей аб­сурд­но не бо­лее, чем са­ми изо­ли­ро­ван­ные идеи аб­со­лют­но­го смыс­ла. Ведь не обя­за­тель­но беседовать в демонстративной по­зе адеп­тов. Мож­но при­нять расслабленную фи­ло­ло­гическую по­зу, или сыграть даже фамильярность медийных персонажей. И опираться на принцип: на уровне сакральных онтологий все боги разные, а на уровне результатов действия религий все боги это один бог.

Мыслящее европейское сообщество в районе последней смены тысячелетий перешло от лингвистического мышления аналитической философии к филологическому, и даже к модификации поэтического. Поэтому напрямую осваивать рынки славянской ноосферы с антикварной фонетической техникой мышления (звучание имени Кришны – это он сам) на руках, которой до сих пор пользуется ведический мир, бесперспективно.

Художники со своей стороны дав­но уч­ре­ди­ли инструментальную диф­фу­зию идей «со взломом». Их тру­да­ми уве­ли­чи­ва­лась открытость обед­няе­мых на­силь­ст­вен­ной изо­ля­ци­ей сакральных сис­тем. Их профессиональное мастерство шло на об­мен поголовьем ин­тен­цио­наль­ных объ­ек­тов и при­ви­де­ний ил­лю­зор­ных царств в опоре на естественный полигенезис. И все про­дол­жа­ет­ся на ви­ду и сей­час, увеличивая интенсивность би­фур­ка­ций в онтологических угодьях, которые опрометчиво недооце­ни­ва­ются.

Бро­дя­чие фи­ло­со­фы и лег­ко­мыс­лен­ные романисты урав­ни­ва­ют шан­сы сис­тем в пла­не син­те­за вле­че­ний. По­тен­ции по­лу­ча­ют фор­му ин­тен­ций толь­ко спе­ци­аль­ным об­ра­зом: че­рез до­пол­ни­тель­ное понимание, в ко­то­ром со­еди­ня­ют­ся слы­ша­ние эха, пред­чув­ст­во­ва­ние, ум­ст­вен­ное ося­за­ние, ин­туи­тив­ный вкус, рет­ро­спек­тив­ное обо­ня­ние. И такой тон­кой чув­ст­ви­тель­но­стью обладают сильные художники всех этносов.

Пускаясь в более произвольное рассуждение, можно предположить, что со­блаз­нен­ные эф­фек­тив­но­стью ра­бо­ты бро­дя­чих идей и пер­со­на­жей, древ­ние бо­ги тоже тро­нут­ся из ал­та­рей. Бро­дя­чие бо­ги упо­до­бят­ся Хри­сту и Буд­де, то есть авторитетам с нормальной партикулярной био­гра­фи­ей. Для это­го пу­те­ше­ст­вия им при­дет­ся сме­нить хра­мы на ски­нии и по­ка­зать весь свой по­тен­ци­ал оча­ро­ва­ния. Ритуальным перформансом и мудрыми рецептами тут уже не возь­мешь. Они разбредутся по романам и новым социальным сказкам… Пусть даже с понижением в чине. Но настоящая служба на новых землях должна развиваться по порядку следования имиджей.

Сле­до­ва­ло бы за­ло­жить неортодоксальные при­клю­че­ния Криш­ны в рус­скоя­зыч­ном профаническом ло­го­се. Иг­ры Криш­ны на по­ле, уже за­се­лен­ном туземными при­зра­ка­ми. При­клю­че­ния при­ви­воч­ные, для рас­се­ва­ния за­па­даю­щих в ду­шу вир­ту­аль­ных воплощений с по­сте­пен­ным рос­том их ста­ту­са до уровня ин­тен­цио­наль­ных объ­ек­тов. Новая жизнь Криш­ны без сияния и макияжа (без эстетической полноты) могут на­ра­бо­тать сопровождающим его ве­дийским пер­со­на­жам творческую био­гра­фию в рус­ской вер­баль­ной сре­де, переведя их в атмосферу других ароматов. Произвести пересотворение собственного эстетического контекста, из грандиозности «обрамления» которого невозможно трансцендировать и «душа застревает в красоте оформления вместо того, чтобы возноситься к небесам» (А. Секацкий).

Живая энергия вкладывается в любую теорию и во всякое действие только при условии наличия веры в то, что такая теория возможна, а движение имеет смысл. С такой верой основалось движение «Сознания Кришны», и этого было достаточно для начала. Но сейчас движение имеет на руках громадный опыт контактов и нуждается в осмыслении этого материала, а также в корректирующей рефлексии. Криш­на по­шел по ми­ру во­вре­мя, но ба­наль­ным мис­сио­нер­ским спо­со­бом. И та­кой путь от­пу­ги­ва­ет окаменелостью предлагаемых художественных форм, отсутствием пластичности. Поэтому рас­ши­ре­ния тер­ри­то­рии не по­лу­чи­лось. Из об­ще­го чис­ла потенциальных адептов уже полностью вы­бра­на ма­ло­чис­лен­ная часть со­блаз­нен­ных эк­зо­ти­кой состояний сознания. Но это и все. Серь­ез­ное вторжение бо­гов воз­мож­но толь­ко на лирических по­лях. Они обязаны зай­ти со сто­ро­ны ил­лю­зий, поскольку реальность технична по способу своего явления. Технология должна быть не только принята субъектом, но и одобрена со стороны. На лич­ность в сценарии доступа к эзотерике долж­но смот­реть мно­же­ст­во со­чув­ст­вен­ных и снис­хо­ди­тель­ных глаз. И вез­де, во всех ори­ги­наль­ных лич­ных дви­же­ни­ях кто-то другой обя­зан быть за­ин­те­ре­со­ван­ным. Субъ­ект не может полностью изменить жизнь по чужим каноническим лекалам. Он осужден от всей ду­ши экс­пе­ри­мен­ти­ро­вать с диапазоном собственной чувствительности и по­лу­чать от этого новые личные возможности. Он хочет чувствовать себя актером в той систематической реальности, где игра является вознаграждаемой добродетелью, а не опасным подвигом. Прямое же принятие вериг нового сознания (например, сознания Кришны), делает адепта изгоем в родной социальной среде. А этот дискомфорт - один из самых труднопереносимых. И только в романах может быть организована безопасная и творческая среда для роста сознания.

Игра может вывести на уро­вень, на котором язык уже не ра­бо­та­ет фо­не­ти­че­ски, под­нять­ся над го­ри­зон­том, где обыч­ные ре­ци­та­ци­он­ные ключи впус­ка­ют толь­ко в ка­но­ни­че­скую реальность. И там, где за­ве­лась мощ­ная апо­рия в тео­ло­гии вос­точ­но­го пра­во­сла­вия можно пой­мать дви­же­ние на сво­бод­ной ва­лент­но­сти. Именно там, где фор­маль­ные за­пре­ты ос­та­но­ви­ли ду­шев­ные дви­же­ние на­все­гда. Там, где дог­ма­ти­че­ский аб­сурд, пре­вра­тив­шись не­на­дол­го в свет­лое ме­сто, вдруг дал не­ рас­тво­ри­мый тех­ни­кой хри­сти­ан­ст­ва оса­док, вто­рич­ный аб­сурд. Эти страш­ные без­жиз­нен­ные мес­та, про­из­во­дя­щие де­прес­сию се­ман­ти­ки, аутентичная прак­ти­ка изо­ли­ру­ет и об­хо­дит по да­ле­ким ок­ре­ст­но­стям. Этот сто­пор за­про­грам­ми­ро­ван узо­стью уг­ла зре­ния, не­дос­тат­ком вир­ту­аль­ных при­ви­де­ний. Рекрутируемые ведийские пер­со­на­жи ре­ши­ли бы де­ло в по­зи­тив­ной пер­спек­ти­ве. Под­ска­за­ли бы не толь­ко во что вло­жить свое вре­мя чте­ния, но во что ин­ве­сти­ро­вать навеянные жизненные интуиции.

В ведической цивилизации кондовые поэтические потоки сосредоточены в «Махабхарате». Она является «средством» участия в символической реальности духа нации. Ее ознакомительные переводы для англофонов, франкофонов, русофонов и пр. не решают дела. Разумное перспективное отношение к этому гигантскому «осевому» произведению можно пояснить на аксиологической модели. Цивилизация живет, конечно же, ценностями, а управляется смыслами. Ценности легко объективируются и принимают в культуре священную (или музейную) форму. Но тогда они теряют способность производить оперативные смыслы, которые изменяются быстро, практически в масштабе периода жизни поколения. Освященные ценности культуры опасно превращать в сокровища, мешающие контактам сакральной и профанной реальностей. Они должны оставаться капиталом и производить прибыль в виде смысла. Метафоры устаревают так же, как шутки, только в другом темпе. Возраст метафоры является ее негативным параметром, отнимающим у нее способность расширять чувствительность исполнителя. Чтобы избежать этого, «Махабхарата» диффузией своей сюжетики должна участвовать в обороте обновляющихся художественных форм, оставаясь только опорным явлением, не боящимся вольного цитирования, перефразировок, и даже пародирования. Этих креативных процессов не стоит избегать на собственном культурном поле, и, тем более, осуждать их появление на чужих полях, потому что система развивается при насыщении вариациями, а не объективациями. Напротив, возбуждение нового интереса к неизбежно кальцинирующимся, потерявшим мистическое свечение текстам эпоса и производства на их основе модернизированных ремейков, стилизованных пересказов, художественных перекодировок может стать актом не только простой миграции исходных ведийских мотивов, но и формой трансгрессии (в смысле Бланшо[6]) самой культурной системы. А это важнее проблем линейной интервенции. «Махабхарата» до сих пор выполняет функции национального онтологического массива. Мир, который она поддерживает, бесконечен не на стадии производства, а при последующем ветвлении смыслов и представлений. Охранять аутентичность «Махабхараты» вовсе не значит останавливать ее действие на фазе диффузии метафор, не допуская последующей фазы неустойчивости сознания. Все настоящие произведения искусства чрезвычайно странными путями участвуют в мыслимом. Поэтому нет смысла хранить верность единственно правильному состоянию мышления, погружаясь в тексты «Махабхараты» одним и тем же на все века способом.

Подведем несложные итоги. Онтологический и сущностный слои духовного этажа разнесены по ярусам в геометрической модели, различаются функционально в причинно-следственной схеме и связаны операционно в технологической карте. Онтологический слой искусственен и иллюзорен. Но он при запуске своих средств вызывает сущностный отклик, объективирующий бесспорную и истинную реальность. Такая реальность является действительностью в присутствии божества (Христа, Будды, Кришны...). Реальность, в которой не просто есть бог, но в которой находимся мы в его присутствии, под его взглядом. Это другой, не иллюзорный мир. И, таким образом, доступ к истинам обеспечивает не модель мира (модели только объясняют мир, а иллюзии создают его), а технология спонтанного «вызова» реальности. То есть, практический театр, а не моделирующая театральная лексика, работающая в иллюзионистской модели. Театр, в котором нас преображает игра богов, делая нас подлинными и реальными. Мы становимся другими в присутствии ярких артистичных личностей, и мир становится другим, когда они рядом. Тем более нас преображает и поднимает присутствие аватар. Существующих в слове, обряде, искусстве.

Что касается анализа способов межсистемных контактов, выполненном в расширенном общекультурном контексте, то прямой, демонстративный вход в другие культурные системы без изменения собственной онтологической матрицы – самый бесперспективный ход. Догматизм не годится ни как художественный метод, ни как дискурсивная техника, поскольку, останавливая и то и другое на втором же шаге, приводит своими ядами к распаду смысла.

К сожалению, «интервенция» в форме художественного блефа – ментальный заброс с деформациями аутентичной онтологической матрицы не имеет прецедентов в ведийских светских выходах, но получил образцовый аналог в романе «Мастер и Маргарита». И транскультурный эксперимент подобного рода ждет своего бесстрашного автора.

Но, к счастью, фишкой процесса являются прецеденты автоконтактирования (с блеском проводимое уже упомянутым Пелевиным), встраивания импортных виртуальных персонажей в отечественные нарративы. Этот способ имеет максимальную эффективность, потому что синтетические тропы, как продукт этого внедрения, создают иллюзии неконкретного типа, дающие понятие о тех мощных духовных полюсах обеих сведенных систем, которые на уровне результата выходят к общему корню. Такая «подрывная» деятельность не нуждается в резидентах и миссионерах. Она выполняется космополитами, которым чужд принцип единственной и универсальной правоты.

Из осмысления это­го бре­да мож­но вый­ти, как ни стран­но, обод­рен­ными. В переусложненной смесями действительности становится мень­ше де­прес­сив­ных зон, по­то­му что существование в раз­но­об­раз­но за­се­лен­ном при­зра­ка­ми ми­ре увеличивает вероятность най­ти сво­его терапевтического по­кро­ви­те­ля или свою ни­шу с вя­лы­ми и обаятельными ду­ха­ми, ко­то­рые бу­дут ра­ды, что мы муд­ро сба­вили ско­рость. И вернут нам все наши стартовые форы.

Мир не иллюзорен, он эфемерен, как показывает это высший этаж мира – биосфера, получившая крайнюю степень эфемерности в структуре ноосферы. Но в этой эфемерности вся прелесть и все надежды. Реальность мира гарантируется не его базовой устойчивостью, а перспективностью его превращений в новые миры. А иллюзии – главные аттракторы этих превращений.

Взаимные нелогичные гибридизации (поверх чисто ознакомительного переводческого процесса), реминисценции, проводимые мастерами языка, могут засеять онтологическое пространство обеих литератур привлекательнейшими инкубаторскими фигурами, витальная свежесть которых путем усиления реальности даст серьезный добор духовных территорий обоих народов. И эти гибкие процессы тайного засева (а не примитивного покрытия) удачно дискредитируют интеллектуальные виды вторжения (утопические иллюзии ума), которые без поэтической поддержки, без истинных иллюзий души только умножают недоразумения контакта.

Возможно, что основным приключением ведийской культурной струи в славянских вербальных потоках станет выход из тупика собственной «тяжелой онтологии» (единой онтологизации всего), разрыв экзегетического кольца и растворения инертных отложений интеллектуальной доктринальности, стабилизирующих это мощное культурное движение. И в этом реальном взаимодействии жизнь в перетолкованиях может смениться жизнью в развитии потенций. А инсценировки и реставрации прошлого перерастут в репетиции неизвестных версий будущего, потому что нет ничего безнадежней точно известной будущей реальности.