Оглавление

Александр Викторович ПОПОВ

Кандидат исторических наук, доцент, заведующий кафедрой общественных и естественнонаучных дисциплин Владимирского филиала Нижегородского государственного лингвистического университета, г. Владимир

 

ОТ «ПУТИ ВОИНА» К «ПУТИ ПОЛКОВОДЦА»:

РАЗВИТИЕ ЭТИЧЕСКИХ ПРИНЦИПОВ ВОЕННОГО

ПРОФЕССИОНАЛА ДОИНДУСТРИАЛЬНЫХ ЦИВИЛИЗАЦИЙ

 

Одной из наиболее интересных проблем, стоящих перед современной исторической наукой, является не просто позитивистский анализ пути, пройденного человечеством, но и анализ проблем мотивации человека, его внутреннего мира и системы ценностей. В этой связи чрезвычайно интересным представляется проследить, как изменялась воинская этика различных цивилизаций.

Древняя Индия демонстрирует чрезвычайно интересный тип «благородного воина», однако даже в эпический период это уже чрезвычайно развитая этика, опирающаяся на религиозную санкцию брахманизма. Об том же говорит тот факт, что выдающиеся воины Махабхараты отличаются не гигантской силой, а невероятным умением сражаться метательным оружием, сопровождаемым скрупулезно разработанными правилами сражения[1].

Истоки этой этики имеет смысл искать в других индоевропейских цивилизациях. Этот путь начинается с первобытной ярости воина-оборотня – берсеркера. Звероподобные «превращения», являющиеся высшей формой развития боевой ярости, наибольшую известность получили на материале древних гер­манцев. Поздние античные историки сообщают о «франкском неистовстве», о «воинах-волках» народа лангобардов... При этом выпускались наружу столь не­удержимые силы, что им не всегда мог противостоять даже сомкнутый дисциплинированный строй и искусст­во «правильного боя»[2]. Судить о том, что представлял собой образ воина-зверя, мы можем в первую очередь по скандинавским источникам, ибо в Скандинавии такие воины просущество­вали до XII–-XIII вв., правда, последние 200 лет своего бытия были уже пугающим анахронизмом.

Оборотничество как военная система была чрезвычайно эффективна. Саги (ко­торые, как выяснили современные специалисты, переда­ют события с поразительной точностью) пестрят упоми­наниями о том, как умелый воин отбивается один про­тив многих, прокладывает путь к предводителю вражеского отряда сквозь стену щитов и толпу телохра­нителей, рассекает противника от плеча к бедру и т.п.:

«...Торольв так разъярился, что забросил щит себе за спину и взял копье обеими руками. Он бросился вперед и рубил и колол врагов направо и налево. Люди разбегались от него в разные стороны, но многих он успевал убить...»[3]).

Самым странным было такое полу­мифическое свойство берсеркера, как его неуязвимость. Различные источники в один голос утверждают, что воин-зверь фактически не мог быть сражен в бою. Правда, в описаниях деталей этой неуязвимости нет единства. Берсеркера якобы нельзя было ни убить, ни ра­нить боевым оружием (из чего следовало, что против него надо употреблять оружие небоевое: деревянную дубину, молот с каменным навершьем и т.д.); иногда он был неуязвим лишь против метательного оружия (стрелы и дротика); в некоторых случаях уточнялось, что при искусном владении оружием его все-таки можно ранить, и даже смертельно, но умрет он только после боя, а до того словно не заметит раны[4].

 Однако, являясь спасением во время войны, в мирное время воины-звери сами становились угрозой для общества. Многие саги показывают воина-зверя как трагическую фигуру, больного и несчастного, над которым тяготел рок. В древнеисландских сагах встречаются воины, жалующиеся на то, что стали жертвой приступов бешенства (berserk-rsgang).

Память об «одержимых» богами воинах сохранилась и в эпической традиции Древней Греции. Так, Ф. Кардини, в работе, посвященной генезису рыцарства, замечает, что одна из характерных характеристик героев Гомера – «это «menos», который можно перевести как «furor» и как «жар», «храбрость», «сила и отвага», «пылкость»[5]. Характерно, что эта же характеристика описывает и менад Диониса, вакханок, одержимых божественным безумием.

Анализ поэм Гомера показывает, что храбрость в них воспринимается не как качество характерное для человека, а как дар богов. «Храбростью ты знаменит; но она дарование бога», «храбрым его сотворили бессмертные боги»[6], – говорит Агамемнон об Ахиллесе. Далее, говоря о поведении героев, очень часто Гомер описывает их как «неистовых», «бешеных», неудержимо впадающих в гнев.

Гектор, ужасною силой кичася,

Буйно свирепствует, крепкий на Зевса; в ничто он вменяет

Смертных и самых богов, обладаемый бешенством страшным[7].

 

О, да погибнет вражда от богов и от смертных, и с нею

Гнев ненавистный, который и мудрых в неистовство вводит.

Он в зарождении сладостней тихо струящегось меда,

 Скоро в груди человека, как пламенный дым, возрастает![8]

(Выделено мной – А.П.)

В связи с этим, видимо, можно объяснить противоречие в более древних греческих мифах. Самый популярный герой древнегреческой мифологии, бесспорно, Геракл (благословенный Гéрой). Многие ученые недоумевали: почему герой, на которого, казалось бы, богиней наложено проклятье, получил такое прозвище. Вся дело, видимо, в том, что «бешенство, насылаемое злобной ревнивой богиней» на самом деле и есть источник богатырской силы Геракла. Однако эта сила имеет и обратную сторону: в припадке боевой ярости Геракл убивает жену и детей. Действительно, эта «одержимость богом» сходна с «бешенством» скандинавского берсерка.

Таким образом, по материалам анализа древнегерманского общества и наиболее ранним античным эпическим памятникам можно судить о том, что ранние попытки создать «воина-сверхчеловека», видимо, завершились успехом. Воины-звери великолепно сражались, однако в мирной жизни были совершенно невыносимы: любое неосторожное слово «застилало им глаза повязкой Геры» и они могли убить ближайших родственников и друзей. Перед обществом встал вопрос о том, как «приручить зверя», сохранив при этом его боеспособность? Единого ответа на этот вопрос найдено не было, но существующие ответы чрезвычайно обогатили воинскую практику.

Для Архаической Греции выход нашелся в создании концепции воинской чести и славы, согласно которой воин должен искать поединка прежде всего с такими же как он «героями» – детьми богов, отмеченными в той или иной мере божественным безумием. Тем не менее, жестких правил боя не было, и полубоги всегда могли сказать, что их бесчестные деяния коренятся в божественном вмешательстве. Поэтому на играх после смерти Патрокла Одиссей сваливает противника коварной подножкой, и вполне могут использоваться такие воинские хитрости, как «Троянский конь».

Обычные воина не имели шансов в борьбе против «божественного безумца», сражаясь поодиночке, поэтому сравнительно рано появляется необходимость в координации действий пехотинцев. Так возникает фаланга, сведения о которой есть уже у Гомера: в ряде эпизодов битва показана как столкновение большой массы воинов, которых вожди перед боем воодушевляют вдохновенными речами[9]. В бой они идут рядами, сомкнутым строем:

Словно ко брегу гремучему быстрые волны морские

Идут, гряда за грядою, клубимые Зефиром ветром…

Так непрестанно, толпа за толпою, данаев фаланги

В бой устремляются…[10]

Появление фаланги делает бессмысленным дальнейшее развитие по «пути воина» и переводит античную цивилизацию на рельсы «пути полководца».

Средневековая Европа в процессе распространения христианства «усмиряет» воинское бешенство германцев. При этом очевидно, были утеряны методы инициации берсеркеров, поэтому с точки зрения воинских искусств Европа в Средние века была крайне провинциальна. Ситуация изменилась коренным образом, когда Возрождение вернуло военное дело континента на путь полководца. После этого, собственно, и начинается завоевание Европой мира, в европейской системе координат называющейся «Эпохой географических открытий».

Вместе с тем эпоха рыцарства осталась в истории отнюдь не благодаря воинскому или кузнечному искусству. Слияние германских воинских традиций, христианской этики и элементов мавританской культуры дало чрезвычайно интересный результат, сформулировав, пожалуй, наиболее гуманный образец воинской этики, который стал рассматриваться как один из основных эталонов поведения воина вплоть до ХХ века.

Итак, на «Пути воина» не только вырабатывается военное искусство, сохранившее свое значение до сих пор. В ходе развития были отшлифованы этические категории, составившую основные понятия воинской этики: «честь» и «долг».

 «Честь» – это чрезвычайно широкое понятие, включающее в себя все аспекты, определяющие рейтинговые позиции воина как личности и как члена социальной группы. Сюда относится:

стремление к росту своего статуса (честь как почесть) – воин стремится к подвигам, стремясь добиться звания лучшего (или старается удержать за собой это звание). Такое отношение сегодня можно увидеть в спорте высоких достижений. Так же, как и в спорте, честное соревнование возможно только тогда, когда соблюдаются «правила игры»;

правила поведения на войне (храбрость, соблюдение правил ведения войны по отношению к противнику), которые должны соответствовать его поведению в группе воинов: самые сложные задачи берут на себя лучшие воины.

правила поведения в кругу равных себе (учтивость, куртуазность, почтительность…), которые выделяют члена военного сословия от «простолюдинов», даже если он и богат. Как правило, такие правила рассматриваются как ряд жестких требований «дхармы» (Индия), «рыцарской чести» (Европа).

Для «Пути воина», по крайней мере на большей его части, инструментом общественного контроля за соблюдением правил чести выступают внешние формы регламентации, отраженные в чувстве стыда.

Второе понятие, определяющее поведение воина, это «долг», включающих в себя

сумму четко очерченных обязанностей воина.

дисциплинированность в отношении главы воинской группы: от кланового вождя и временного военного предводителя до сеньора.

В течение истории профессиональной военной группы объект долженствования постепенно меняется:

первоначально эта категория означала сумму обязательств воина по отношению к своему роду, прежде всего, сюда относилась «кровная месть»;

с момента формирования профессиональной дружины параллельно с идентификацией с кровно–родственной группой формируется преданность воинскому коллективу в лице его главы. Таким образом, оформляются институты вассалитета в его европейском и японском варианте;

постепенно реализуются принципы национальной идентификации, однако этот вариант является только следствием личностной преданности государственному лидеру.

«Путь воина» оказался чрезвычайно плодотворен с общекультурной и цивилизационной точки зрения, однако он не смог конкурировать с военной организацией: все страны, развивающие преимущественно военное искусство одиночного бойца, не выдерживали конкуренции и сходили с мировой арены или перестраивали собственные вооруженные силы.



[1] Подробнее о воинской этике воинов Махабхараты см.: Попов А.В. Генезис, формирование и становление военной интеллигенции в Древнем мире и средних веках. Монография. Владимир, 2006. С. 46-53; Попов А.В. Индийский кшатрий как военный профессионал // Наука, религия, текст: «Махабхарата» и «Бхагавад-гита», традиция и интерпретация : материалы Междунар. науч.-теорет. конф. Владимир, 2006. С. 73–81.

[2] История боевых искусств. Колыбель цивилизации / под ред. Г.К. Панченко. М., 1996.

С. 151.

[3] Сага об Эгиле // http://www.norse.ulver.com/texts/egils.html

[4] См.: История боевых искусств. С. 155–156.

[5] См.: Кардини Ф. Истоки средневекового рыцарства. М., 1987. С. 111.

[6] Гомер. Илиада. 1.178, 290.

[7] Гомер. Указ. соч. 9.240.

[8] Там же. 18.110.

[9] См.: Гомер. Указ. соч. 4.220–419.

[10] Там же. 4.421–431.