Сергей Александрович ЕРМОЛАЕВ

Кандидат философских наук, г. Москва

В известном фильме «Гараж» один из героев говорит молодому специалисту по советской сатире: «У вас очень интересная профессия. Вы занимаетесь тем, чего нет». Нечто подобное можно сказать об исследователях проблем постиндустриального общества. Термин «постиндустриальное общество» (или «информационное», «неклассическое» и т.п.) давно стал культовым, но мало кто задумывается над основаниями для этого культа. На заднем плане остался тривиальный вопрос: является ли «постиндустриальное общество» чем-то большим, чем умозрительной конструкцией, призванной мифологизировать реальность? Соответственно, разговор о расслоении постиндустриального общества будет беспредметным до тех пор, пока не выяснится, существует ли такое общество вообще.

Само по себе появление идей постиндустриализма вполне объясняется научными причинами. Эти идеи возникли в ответ на кризис марксистской доктрины, в качестве ее альтернативы. События ХХ века нанесли серьезный удар по марксизму, обещавшему неизбежную повсеместную смену капитализма более прогрессивным социалистическим строем. «Реальный социализм», как давно называют советскую систему иностранные исследователи,[1] имел весьма жалкий облик в сравнении со сложившимися ко второй половине ХХ века в рамках «заведомо обреченного» капитализма «государством благосостояния» и демократией. Но если основные проблемы капитализм преодолел, если классовый конфликт пролетариата и буржуазии канул в прошлое и больше не определяет суть западного общества, логично предположить, что оно изменилось и перестало в значительной мере быть капиталистическим. И дело не просто в том, что, как выразился У. Бек, «жизнь людей в обществе наемного труда в значительной степени освободилась от ярма наемного труда»[2]. Сам социальный состав претерпел значительные изменения вслед за трансформацией хозяйственной жизни. В ХХ веке все большее значение наряду с классическим индустриальным стали приобретать сектор услуг, а также наукоемкие отрасли. А если прибавить сюда начавшуюся примерно с 1970-х годов «деиндустриализацию» западных стран, то рождается соблазн объявить, что они постепенно выходят за рамки индустриализма. Какое же в таком случае возникает общество, как не «постиндустриальное»?

С этой точки зрения, выход на первый план в дискурсе прогностических концепций Д. Белла, Ж. Фурастье, А. Турена, Дж. Тоффлера и многих других можно считать вполне логичным. Вопрос лишь в том, сбылись ли их предсказания? Напомню, что представленное в этих концепциях общество будущего сводилось так или иначе к двум ключевым характеристикам. Во-первых, в новом обществе большая часть населения занято в секторах экономики, не связанных с физическим трудом. По выражению Д. Белла, «постиндустриальное общество основано на услугах», и в нем «главное значение имеют уже не мускульная сила и не энергия, а информация»[3]. Во-вторых, «основной класс в нарождающемся социуме – это прежде всего класс профессионалов, владеющий знаниями, а не собственностью»[4].

Сегодня многие настаивают на том, что история пусть и с некоторыми оговорками пошла по сценарию Д. Белла. По утверждению теоретика постиндустриального общества В. Л. Иноземцева, элиту в западных странах сегодня составляет «класс интеллектуалов», ставших управленцами в крупных компаниях «исключительно с помощью собственных способностей»[5]. В действительности такие люди составляют небольшую часть от общего числа занимающихся интеллектуальным трудом, но не вошедших в круг избранных. Причина такого разделения состоит не в недостатках таланта основной массы «интелей» (говоря оруэлловским языком), а в самой капиталистической системе, нуждающейся в них как в обыкновенных наемных работниках. В итоге вместо господства «класса интеллектуалов» над остальной частью общества мы наблюдаем имманентное капитализму деление на труд и капитал внутри этого «класса», то есть на эксплуататоров и эксплуатируемых. По В. Л. Иноземцеву, правда, подобное исключено, так как из-за специфики творческой деятельности интеллектуалы «не ощущают себя эксплуатируемыми как класс»[6]. Однако данную точку зрения опровергает активное участие работников наукоемких отраслей в антикорпоративном движении. Например, «интеллектуальный класс» был движущей силой знаменитой акции протеста в 1999 году в Сиэтле, городе, где господствует высокотехнологичный сектор, и где по этой причине, в соответствии с логикой В. Л. Иноземцева, волнений не ожидали[7].

С другой стороны, возможность сделать карьеру за счет собственных способностей становится в западном обществе уделом все более узкого числа людей по мере того, как государство, в соответствии с неолиберальными установками, ведет наступление на общедоступное высшее образование, в бывшем «втором мире» давно увенчавшееся блицкригом. Скажем, в Великобритании правительство Т. Блэра приняло в 2004 году крайне непопулярный закон, троекратно повышающий плату за обучение в ВУЗах и делающий его платным для всех[8]. Иными словами, чем дальше, тем больше преуспевание в жизни ставится, как в прежние времена, в зависимость от предписанного социального статуса, обеспечивающего или закрывающего доступ к нужному образованию.

Но наиболее серьезно постиндустриальная идиллия нарушается из-за того, что новые сектора экономики обрели ведущую роль лишь в «первом мире». Остальные страны, как констатирует тот же Иноземцев, оказались «по тем или иным причинам неспособными использовать преимущества современной научной и технологической революции»[9]. Если раскрыть эти причины, то легко будет увидеть, что так называемая «новая экономика» вовсе не означала устранения или хотя бы сокращения «старой» индустриальной. «Деиндустриализация» Запада не уничтожила и даже не уменьшила промышленное производство, а лишь способствовала его перемещению в другие страны. В результате промышленность, если ее рассматривать в мировом масштабе, а не в рамках отдельных стран, так и осталась господствующей отраслью.

Ведь кажется парадоксом, что в так называемую «информационную эру» резко увеличилось применение самых примитивных методов труда. Корпорации все чаще стремятся перевести производство в мастерские, либо даже использовать надомных работников. Одновременно цеха крупного производства, передислоцированные корпоративным капиталом из стран с достаточно высоким уровнем жизни в отсталые регионы, поспособствовали воскрешению в них ужасов европейского капитализма полутора вековой давности[10]. Все это выглядит странно исходя из постиндустриальных концепций, но четко объясняется в терминах капитализма. Как отмечает современный социолог Б. Ю. Кагарлицкий, рассредоточение производства без ущерба для управляемости, ставшее возможным благодаря «информационной революции», позволяет корпорациям существенно сократить издержки на оплату труда и организацию рабочих мест по обременительным для капитала нормам техники безопасности[11]. Отсюда следует, что информационные технологии служат в рамках капитализма исключительно для закрепления и максимально широкого применения «индустриальных» и даже «доиндустриальных» методов производства. В этом смысле капитализм не эволюционирует в постиндустриализм, как полагали Д. Белл и другие основоположники этих теорий, а, напротив, служит барьером для постиндустриальной трансформации.

Таким образом, понять характер расслоения в сегодняшнем общества можно только абстрагировавшись от постиндустриальных концепций и сосредоточившись на анализе современного капитализма. Здесь большим подспорьем служат теории зависимого развития или периферийного капитализма. Во второй половине ХХ века по мере угасания надежд на преодоление отсталости «третьим миром» ученые пришли к выводу о выстраивании капитализмом не только вертикальной, но и горизонтальной иерархии, ранжирующей все страны на «ведущие» и «ведомые» или на «центр» и «периферию». Такое разделение означает существование в «периферийных» странах (находящихся в подавляющем большинстве) особого периферийного капитализма, чья первейшая функция сводится к обеспечению роста экономики так называемых стран «золотого миллиарда». Саму же «периферию» такая ситуация зависимости обрекает на хроническую «недоразвитость» («underdevelopment») – развитие строго в пределах, очерченных потребностями «центра»[12].

На этом основании шведский экономист Г. Мюрдаль еще в 1950-е годы показывал сходства во взаимоотношениях стран с внутринациональными классовыми отношениями и даже фигурально называл «центр» и «периферию» «высшим» и «низшим» классами наций[13]. Глобализация в дальнейшем лишь усугубила это деление и привела к созданию глобального классового общества, в котором внутринациональные классовые отношения сочетаются с наднациональными – между регионами[14]. Тем самым различия между нациями, причастными и непричастными к «технологической революции», имеет классовую основу, дающую глобальным эксплуататорам в том числе технологическое преимущество. Классовые противоречия капитализма вышли на новый уровень, благодаря чему были значительно смягчены внутри развитых стран. Следовательно, нет никаких причин говорить о тенденции к преодолению капитализма и замене его принципиально другим обществом. Произойти такое может только революционным, но никак не эволюционным путем.

В заключение хотелось бы привести поразительное пророчество одного из родоначальников теорий империализма Дж. Гобсона. В своей классической работе он писал о будущем паразитизме западных стран, в которых останется жить лишь элита и ее обслуга, в то время как производство все будет сосредоточено в колониях[15]. Нынешнее преобладание в развитых странах сферы услуг, принятое за формирование «неклассического общества», в этом ракурсе предстает самой, что ни есть классической, чертой империализма, чье непрерывное столетнее существование мыслители, увлеченные новомодными теориями, попросту проглядели.