Хайбула Гамзатович МАГОМЕДСАЛИХОВ

Кандидат исторических наук, старший научный
сотрудник отдела этнографии института истории,

археологии и этнографии Дагестанского научного центра

РАН, г. Махачкала

Даже беглый взгляд в историческое прошлое многих народов свидетельствует о наличии системы мер и способов его морально-нравственного самоочищения. Наличие такой системы и периодическое обращение к ней способствовало не только самосохранению народа, но и динамической стабильности в обществе, профилактике наиболее острых социальных конфликтов на почве аморального поведения. В системе эффективных мер, обеспечивавших стабильность в обществе, наряду со множеством превентивных использовались также довольно безапелляционные и жесткие методы. Известно, что такие острые социальные конфликты как убийства, ранения, похищения женщин либо межобщинные конфликты на почве нарушения границ и т.д., как правило, завершались маслаатом^[1], где ведущую роль играла народная дипломатия. Однако, далеко не все острые социальные конфликты завершались примирением, и в традиционном дагестанском обществе имели место такие прецеденты, за которые не предусматривалась кровная месть. В таких случаях разрешение конфликта путём вмешательства третейской стороны, а также другие процедуры не предусматривались. К таким конфликтам относились:

а) убийство в семье по восходящей линии, которое, как правило, не наказывалось в дагестанских обществах;

б) вора, застигнутого на месте преступления, можно было безвозмездно лишать жизни;

в) согласно адатам сельских обществ, можно было безнаказанно убить застигнутых во время прелюбодеяния и обязательно обоих, как мужчину, так и женщину, в противном случае предусматривалась кровная месть со стороны родственников убитого;

г) члена тухума^[2], ведущего порочный образ жизни, можно было лишить жизни, и такой порядок во многих дагестанских обществах в XIX веке еще сохранялся;

д) убийство члена джамаата^[3], объявленного врагом общества за порчу общественного имущества (согласно Гидатлинским адатам позволялось безнаказанно убивать разрушившего большой мост через Койсу);

е) незаконнорожденные дети почти всегда умерщвлялись без всяких на то взысканий (адаты Андийского округа);

ж) допускалось убийство похитителей женщины при преследовании родственниками похищенной;

з) убийство, пойманных в мужеложстве;

и) убийство, сотворивших кощунство и кровосмешение;

к) за убийство гостя также позволялось безнаказанно убить преступника.

Ни адатные нормы, ни шариат даже при тяжких злодеяниях не обязывали к смертной казни, но и не запрещали её, если сельское общество или тухум применяло эту меру в особых случаях к своему порочному представителю.

Наряду с адатом и шариатом морально-нравственные установки, принятые в традиционных обществах, оказывали значительное влияние на взаимоотношения в обществе и статус каждого отдельного человека или тухума в целом, строго зависели от их морально-нравственной репутации в джамаате.

Были общества, в которых предусматривалось обязательное изгнание аморального члена из своего тухума или джамаата – остракизм и такая процедура была кодифицирована в нормах обычного права некоторых обществ.

Так, обряд изгнания тухумом своего члена, ведущего порочный образ жизни у кайтагов описан так: «…если кто-нибудь из членов ведет себя дурно: ворует, убивает, то за него тухум отвечает до трех раз. Если член тухума не исправляется, то его убивают или отделяют. Обряд отделения следующий: все родственники тухума собираются в определенное место; причем присутствуют и посторонние люди. Тухум по общему соглашению составляет бумагу следующего содержания: «Мы, родственники такого-то тухума, отделяем из своей среды такого-то за его дурное поведение, и с этой поры, если его кто-нибудь убьет или он убьет, то мы за его кровь не отвечаем и его крови искать не будем; обворует ли кого или ограбит – мы также за него не отвечаем, и наоборот, после нас или его, если останется какое бы то ни было имущество, мы не имеем на него никакого права, и он также – на наше. Кроме того, после сего дня он не имеет права снова войти в состав нашего тухума и быть его членом. В удостоверение чего присягаем на святом Коране и прилагаем свои пальцы»^[4].

В адатах Гидатлинских обществ остракизм порочного члена также был кодифицирован и подвергался изгнанию не члена тухума, а джамаата: «Виновный в поджоге большого моста подвергается штрафу в размере 100 котлов и изгнанию из Гадатлинского общества. Если кто-либо избил изгнанного, то за это не требуется возмещение. Если кто-либо убьет изгнанного, то за его кровь не отвечают»^[5].

Соответственно строгое наказание предусматривали Гидатлинские адаты по отношению к сельскому исполнителю за оказание содействия виновному в неуплате штрафа и в качестве наказания определяли «отвержение его всеми односельчанами и всем обществом»^[6]. Изгнание из своего состава было высшей мерой наказания для представителя джамаата или тухума. Подвергнутый остракизму отныне находился вне закона; его можно было безнаказанно убить, отныне он не пользовался покровительством тухума или джамаата.

В Кубачах не существовало обычая отделять от тухума, если попадался человек порочного поведения, его наказывали и штрафовали, пока он не исправлялся, а если эти меры на него не действовали, то убивали^[7].

У всех народов Дагестана и Чечни нарушение маслаата также считалось аморальным поступком, за которым следовало жесткое наказание. Так, виновный в нарушении маслаата, у ауховцев и ичкерийцев «предается народом проклятию», а имущество, полученное при машаре, возвращается^[8]. У кумыков за подобное преступление убийца ставился вне закона и его можно было безнаказанно убить – «…за убийство кровника после того как с ним состоялось примирение по обычаю кумыков в Тарковском округе, а также в Мехтулинском ханстве виновные считались врагами всего общества, и всякий мог их убить …»^[9].

Отношение к аморальному члену тухума у всех народов Северного Кавказа было одинаково жестким, что носило назидательный характер. Так, традиционно в Абхазии, человек, совершивший насилие, считался позором семьи, и считалось правильным, когда его лишают жизни свои же родственники. Когда расправу совершают родственники насильника, старейшины рода запрещают его оплакивать и носить по нему траур. Такого человека не хоронят на кладбище, могилу роют недалеко от дома, а потом ровняют с землей^[10].

Судьба изгоя была ужасна. У осетин никто не садился с отцеубийцей за один стол, никто не пил с ним из одной чашки. Его жилище и все имущество разорялось и предавалось огню^[11].

Бесправный во всем изгой не лишался лишь права на гостеприимство. Однако его не сажали за один стол, где обедала или ужинала семья, а отводили в самый темный угол дома: остатки его еды тут же выбрасывались на съедение псам с характерным возгласом: «От собаки к собаке»^[12].

В дагестанских обществах изгою также формально не отказывали в гостеприимстве, но в то же время возмутитель спокойствия, неугодный в своем тухуме или джамаате, также не нужен был в любом другом сообществе. У горцев такого называли «апараг», то есть пришелец и соответственно к нему относились. У аварцев по отношению к таким пришельцам сложилась поговорка «Апарагасул рукъ – росу рагIалда, хоб – хабал рагIалда», означавшая – «дом пришельца – на окраине села, и могила – на краю кладбища». В положении пришельцев в зависимости от содеянного преступления, чаще всего оказывались кровники.

Помимо физического остракизма безнравственного члена тухума или джамаата в горских обществах могли подвергнут моральному остракизму. Так, он не мог баллотироваться на выборные должности в джамаате или же присягать за себя и быть соприсягателем для очищения близких при судопроизводстве. Также члены джамаата избегали с порочным членом вступать в брачные, торговые или иные деловые отношения, и таким образом происходило нравственное самоочищение и поддержание чистоты в социокультурном пространства на микро- и макроуровнях.

Тем самым в обществе обозначилась статусная градация в зависимости от морально-нравственной репутации человека, тухума или джамаата; выделились джамааты, снискавшие себе репутацию честных и безупречных в морально-нравственном отношении, к посреднической помощи которых прибегали при решении спорных вопросов. Таковым являлся, например, Зубутль в Салатавском союзе сельских обществ, а зубутлинцы всегда гордились своим статусом и поддерживали его.

Исторические события и факты в традиционном и современном дагестанском обществе порой перекликаются и также как в традиционном прошлом носят назидательный характер, что очевидно в связи событиями в республике за последнее десятилетие.

В памяти дагестанцев хорошо сохранился одиозный случай, имевший место в условиях экономического развала, морально-нравственной девальвации и правового нигилизма конца прошлого столетия в г. Буйнакске, когда детей похищали и использовали в качестве доноров с целью трансплантации органов. Преступников настигла народная кара: прямо на площади они были убиты, а тела их сожжены. Или же другой случай, имевший место в селении Башлыкент Каякентского района года два тому назад, когда насильника двух малолетних девочек также настигла народная кара; народ вспомнил позабытые традиции – насильника публично лишили жизни и органам правопорядка не дали вмешаться. В подобных случаях моральному остракизму подвергали также всю семью порочного члена. Эти случаи не единичные и что примечательно – где перестает работать закон, там народ возвращается к своим традициям.

Самосуд и тем более коллективный, естественно не является решением проблемы, и нет этому оправдания. Но подобные прецеденты в иных случаях способствовали морально-нравственному очищению традиционно и теперь очищают наше общество, внося элемент назидания. И это немаловажный элемент в период становления гражданского общества, так как под гражданской позицией подразумевается ответственность каждого за происходящие в обществе процессы, гражданская солидарность за морально-нравственное очищение общества и поддержание этой чистоты.