Ирина Николаевна ФЕДОТОВА

Кандидат исторических наук,

доцент кафедры гуманитарных дисциплин

ВЮИ ФСИН России, капитан внутренней службы

Реформирование уголовно-исполнительной системы невозможно без осмысления того исторического наследия, которое продолжает оказывать влияние на наши ожидания и решения в области тюремной политики. К числу таких ожиданий относится, в частности, исправление личности осуждённых за счёт их приобщения к религиозной вере. В связи с этим интересен опыт функционирования тюрьмы в Суздальском Спасо-Евфимиевом монастыре.

Древний город Суздаль без преувеличения можно назвать жемчужиной Владимирской земли. Он отличается удивительным богатством исторических памятников, благодаря которому давно и прочно занял одно из ведущих мест в туристических маршрутах по «золотому кольцу» России. К числу суздальских достопримечательностей относятся несколько монастырских ансамблей, в частности, мужской Спасо-Евфимиев монастырь. Эта обитель была основана более шестисот лет назад преподобным Евфимием, учеником и сподвижником Сергия Радонежского. Судьба монастыря сложилась весьма своеобразно, и широкую известность он получил в основном благодаря тому, что в течение длительного времени (с конца XVIII и вплоть до начала XX в.) на его территории действовала крупная тюрьма, вошедшая в историю под названием «религиозной Бастилии».

Цель настоящей работы состоит в том, чтобы дать развернутую характеристику Спасо-Евфимиева монастыря как места лишения свободы. Для этого необходимо выполнить следующие задачи: во-первых, подробно обрисовать контингент узников тюрьмы, во-вторых, показать, каковы были условия их содержания и, в-третьих, выяснить, выполняло ли монастырское заключение функцию исправления личности преступника.

Об актуальности избранной темы свидетельствует то, что история тюрьмы Спасо-Евфимиева монастыря до сих пор освещалась в литературе лишь фрагментарно. Между тем, Суздальская «религиозная Бастилия», наряду со знаменитыми Соловками, являлась монастырской тюрьмой общегосударственного значения. Поэтому материалы, отражающие ее функционирование, позволяют вполне наглядно представить роль монастырей в уголовно-исполнительной системе дореволюционной России.

Указ о создании тюрьмы в Спасо-Евфимиевом монастыре был подписан императрицей Екатериной II в 1766 г. Выбор, сделанный в пользу этого монастырского комплекса, объяснялся особенностями его архитектуры. Монастырь представлял собой хорошо укрепленное сооружение, окруженное высокой крепостной стеной с двенадцатью сторожевыми башнями. Как отмечается в исследовании М. Н. Гернета, Спасо-Евфимиев монастырь имел выраженное сходство с Шлиссельбургской крепостью^[1].

Тюрьма учреждалась в качестве места заключения для «безумствующих колодников», то есть преступников, страдающих психическими расстройствами^[2]. Однако на практике данное ограничение не соблюдалось, так что наряду с душевнобольными арестантами сюда направляли и здоровых. В тюрьме за все время ее существования содержалось около 380 человек, из них 63 были помещены в монастырь в период до 1800 г., а остальные – в XIX – начале XX в.^[3]

Контингент узников монастыря делился на несколько категорий, в зависимости от того, по какому поводу применялось лишение свободы. Наиболее многочисленную группу заключенных (примерно одну треть) составляли лица духовного звания, наказанные за аморальное поведение и нарушения по службе. Такого рода проступками могли быть пьянство, драки, блуд, невыходы на службу без уважительной причины, совершение богослужений в нетрезвом виде, неповиновение начальству, растрата церковного имущества. Среди духовных лиц, отбывавших наказание, преобладали монахи, приходские священники и дьяконы. Вместе с тем, в монастырском архиве сохранились сведения и о высокопоставленных заключенных из среды духовенства – архимандритах, епископах, архиепископах и даже одном митрополите^[4].

Вторая по численности категория – духовные и светские лица, признанные виновными в преступлениях против православной веры и церкви. В эту группу входили главным образом старообрядцы (раскольники) и сектанты. Так, в тюрьме Спасо-Евфимиева монастыря в разное время содержались несколько старообрядческих епископов, отбывавших очень длительные сроки заключения – по двадцать лет и более. Относительно сектантов следует сказать, что узниками монастыря были представители почти всех существовавших в России сектантских объединений: скопцы, молокане, прыгуны, жидовствующие, субботники и другие. Кроме того, в тюрьму попадали и православные священнослужители, которые либо были замечены в связях со старообрядцами или сектантами, либо выступали с критикой в адрес церковного начальства, например, Святейшего Синода^[5].

Особую категорию заключенных составляли узники по политическим делам. Среди них встречались авторы разного рода челобитных на имя главы государства, обличавшие произвол центральных и местных властей, священники, которые в своих проповедях критиковали политику правительства, а также те, кто был уличен в «хульных словах на высочайшую особу». Пожалуй, самым известным из числа политических заключенных тюрьмы был монах Авель. Его вина состояла в том, что он предсказал судьбу Екатерине II, ее сыну Павлу и его детям Александру и Николаю. Напуганная весьма нелицеприятными предсказаниями императрица распорядилась отправить Авеля в Шлиссельбургскую крепость, откуда он был переведен сначала в Петропавловскую крепость, затем на Соловки и, наконец, в Спасо-Евфимиев монастырь^[6].

К трем вышеперечисленным категориям относилась основная масса заключенных. Помимо этого, в некоторых случаях в тюрьму попадали уголовные преступники. Они в большинстве своем принадлежали к привилегированному дворянскому сословию, и помещение в монастырскую тюрьму было для них способом избежать судебного разбирательства. Иногда монастырское заключение применялось также к взрослым детям по просьбе их родителей за пьянство, разврат, расточительство и другие пороки^[7].

Лишение свободы в монастырской тюрьме назначалось в качестве меры наказания не по приговору суда, а в обход судебной власти. Соответствующие решения принимались, как правило, императором или Святейшим Синодом. Обращает на себя внимание тот факт, что лица, признанные вольнодумцами, нередко попадали в тюрьму по постановлению Синода, а вероотступники, – напротив, по «высочайшему повелению», то есть по воле государя. Таким образом, духовная и светская власть поддерживали друг друга в борьбе с теми, кто представлял для них опасность. Сопроводительные документы на заключенных зачастую содержат указание, что тот или иной арестант страдает душевным расстройством и направлен в тюрьму «для поправления в уме». В действительности же многие из этих людей были совершенно здоровы, а ярлык сумасшедших требовался для того, чтобы списать на этот счет политическое или религиозное инакомыслие.

При назначении наказания срок лишения свободы не устанавливался. Неопределенность срока фактически означала, что пребывание в монастырских застенках может оказаться пожизненным. Так, в монастырском архиве сохранились сведения о 102 узниках, содержавшихся в тюрьме за период с 1772 по 1835 гг. В общей сложности им довелось провести в заключении 932 года, причем 39 человек (почти 40 %) умерли в тюрьме. Освобождение арестантов производилось по решению специальной комиссии из числа должностных лиц Синода. Комиссия же, в свою очередь, руководствовалась мнением архимандрита – настоятеля обители, который по должности являлся начальником монастырской тюрьмы. Рассчитывать на освобождение могли в основном духовные лица, отбывавшие наказание за служебные нарушения и безнравственное поведение. Их выпускали на свободу, если архимандрит давал им положительную характеристику. Что же касается заключенных, которым инкриминировались преступления против церкви и государства, то в подавляющем большинстве случаев они оставались в тюрьме до конца своих дней. Это вполне закономерно, поскольку власти были заинтересованы в том, чтобы навсегда изолировать таких людей от общества^[8].

Перейдем к вопросу об условиях содержания заключенных. В конце XVIII – начале XIX в. тюрьма располагалась в больничном корпусе монастыря. Узников в количестве 25–30 человек размещали в двух палатах, причем душевнобольные находились вместе со здоровыми. В 1826 г. был выстроен специальный арестантский корпус. С этого времени в тюрьме вводится одиночное заключение. В зависимости от источников получения средств к существованию арестанты делились на два класса. В первый входили те, кто находился на собственном обеспечении, а во второй – содержавшиеся за казенный счет. Заключенных, относившихся к первому классу, насчитывалось немного. Как правило, это были дворяне. Они жили на доходы от своих земельных владений или на деньги, присылаемые родственниками. Уровень материальной обеспеченности этих заключенных позволял им покупать любые продукты питания, одежду и обувь, другие вещи и даже содержать при себе прислугу. К тому же за деньги удавалось добиться и существенных послаблений режима. Арестанты первого класса могли свободно перемещаться по территории монастыря и иметь неограниченное количество свиданий.

Заключенные второго класса, напротив, находились в бедственном положении. Средства из казны на их содержание поступали с перебоями, так что денег не хватало даже на питание, не говоря уже о других предметах первой необходимости. Любое неповиновение со стороны этих арестантов подавлялось путем физического насилия. Непокорных избивали, морили голодом, надевали на них колодки или за шею приковывали цепью к стене. Помимо хронического недоедания и жестоких наказаний, силы психически нормальных заключенных подтачивало также и соседство душевнобольных, среди которых были буйно помешанные. В итоге нередко случалось так, что здоровые люди спустя несколько лет пребывания в тюрьме сходили с ума. Регулярного врачебного наблюдения за арестантами не было. Государство не видело нужды в том, чтобы тратить на это деньги, поскольку в больном состоянии вероотступники и вольнодумцы были для него менее опасны, чем в здоровом^[9].

На монашескую братию возлагалась задача способствовать нравственному исправлению арестантов. Оказывать воспитательное воздействие монахи пытались в первую очередь богослужебными средствами. В воскресные и праздничные дни всех заключенных обязывали присутствовать на божественной литургии в тюремной церкви. Естественно, это требование готовы были выполнять далеко не все. Старообрядцы и сектанты наотрез отказывались от посещения церкви и даже в том случае, если их приводили туда силой, в общей молитве не участвовали. В середине XIX в., то есть спустя восемьдесят лет после основания тюрьмы, для арестантов была устроена библиотека. Однако Святейший Синод, давая соответствующее разрешение, выдвинул условие, чтобы в библиотеке были представлены только книги Священного Писания и издания самого Синода. Такой подход к комплектованию библиотеки вполне закономерно обернулся полным отсутствием интереса к ней со стороны заключенных. В отчетах архимандрита монастыря отмечается, что арестанты, как правило, ничего не читают, а если и берут в руки священные книги, то толкуют их «превратно и по своему мудрованию», то есть, проще выражаясь, вразрез с церковными канонами.

Еще одним способом перевоспитания служили «душеспасительные беседы». За каждым узником был закреплен духовник из числа монахов, который должен был увещевать своего подопечного, избавляя его от опасных заблуждений. На практике же зачастую оказывалось, что наставники едва умели читать и писать, не говоря уже о владении богословским знанием. Так, исследователь истории русских тюрем А. С. Пругавин в работе, изданной в начале XX в., указывает: «Образовательный уровень монашеской братии стоит на самой низкой степени развития. Например, в Спасо-Евфимиевском монастыре… нет ни одного не только окончившего духовную академию, но даже ни одного окончившего семинарию… многие монахи – почти совсем неграмотные»^[10]. Между тем, среди старообрядцев и сектантов, содержавшихся в тюрьме, было немало высокообразованных людей, которые прекрасно разбирались в вопросах христианского вероучения. Поэтому навязчивые увещевания со стороны монахов в лучшем случае не вызывали никакой реакции, а в худшем – доводили арестантов до бешенства, после чего приходилось прибегать уже к совсем иным средствам воздействия, таким как кандалы и шейные цепи^[11].

Останавливаясь на данном сюжете, позволим себе провести некоторые параллели с современностью. На сегодняшний день государственная власть отводит духовенству весьма значительную роль в воспитательной работе с осужденными. В связи с этим целесообразно учесть исторический опыт русских тюрем, который свидетельствует о том, что духовное окормление людей, лишенных свободы, требует от пастыря глубоких богословских знаний, заинтересованного и тактичного отношения к подопечным. Формальный же подход к делу не только не дает ожидаемых плодов, но и может привести к прямо противоположному результату.

Тюрьма в Спасо-Евфимиевом монастыре просуществовала до 1905 г. Закрытие арестантского отделения следует рассматривать как уступку, которую самодержавная власть была вынуждена сделать обществу в обстановке начавшейся революции^[12].

Подведем итоги. Тюрьма Суздальского Спасо-Евфимиева монастыря представляла собой специфическое место лишения свободы. Здесь содержали главным образом тех, кому инкриминировались преступления против церкви и государства, а также лиц духовного звания, наказанных за нарушения по службе. Полномочия, закрепленные за императором и Святейшим Синодом, позволяли им применять ссылку в монастырь, во-первых, в обход суда и, во-вторых, без установления конкретного срока заключения. Такая уголовно-исполнительная политика вполне соответствовала стремлению властей искоренить религиозное и политическое инакомыслие. Режим содержания в тюрьме определялся уровнем материального достатка узников, а возможность выхода на свободу зависела от мнения настоятеля монастыря, что фактически означало произвол тюремной администрации по отношению к арестантам. Большинство заключенных находились в тяжелых материально-бытовых условиях, которые усугублялись применением жестоких наказаний, а также насилием над человеческой совестью под видом «душепопечения». Пример Суздальской «религиозной Бастилии» наглядно свидетельствует о том, что монастырское заключение в дореволюционной России не несло в себе прогрессивного гуманистического начала и было рассчитано на выполнение лишь карательно-охранительных функций.