Научный сотрудник ИТСТ НАН
Украины,
г. Днепропетровск
Воспользуемся тезисами Ю.Лотмана о взаимовлиянии культур. Сжато их можно выразить следующим образом.
Диффузия текстов чужой культуры производит парадоксальное действие. Она выполняет функцию катализатора процессов саморазвития культуры-адресата. Давление не в состоянии заместить свои потенции чужими. Реципиент влияет только на уровне сходного.
Этот принцип верен и для случаев религиозной экспансии, поскольку это однотипные процессы.
Рассмотрим при такой формальной установке апории, возникающие при контакте индийской и русской культур.
Обе стороны смотрят друг на друга своими глазами. Одни, наученными видеть через «Бхагавад-Гиту», другие – через Библию. Такая двусторонняя иллюзия практически останавливает попытки предпринять в этой области какое-либо разбирательство. Обсудим факторы более всего препятствующие сближению.
Независимо от установленных смысловых единиц сакральному или философскому тексту необходима точно дозированная степень неопределенности, без которой он не может запускать ни мышление, ни воображение. Этот принцип символически и эстетически реализован в тесте «Бхагавад-Гиты». Однако вся последующая практика экзегезы и философского осмысления понижает этот параметр. Каждая фраза «Бхагавад-Гиты» комментируется чрезмерно тщательно, избыточно. Практика экзегезы не проясняет, в сущности, тайны, а только пытается выдать непонятное за объяснимое.
В Библии, особенно в Евангелии, зафиксирован и устоялся баланс ясности и неопределенности содержания, который не равен, но одного порядка с диапазоном мифологического жанра. Библия, осовремененная совсем недавно (получившая, так называемый, современный перевод), потеряла часть неопределенности, но эта потеря стала решающей: добавочная определенность превратилась в прямой неформатируемый абсурд, который уже не годится для операции получения смысла.
То же и с переводом «Бхагавад-Гиты». Неудачный (или невозможный) подбор семантических эквивалентов дает текст, который европейским умом читается как наивный и анекдотический абсурд. Во всех фазах его действия. Однако это не только эффект прямого перевода, но и ошибка идентификации. «Бхагавад-Гита» – не физический объект и не эстетический объект, а инструмент. Инструмент, работающий в среде ведической культуры. И определенный только по отношению к материалу и никак более. Все переводы священных ведических текстов на русский язык создают впечатление описания объекта, а получить необходимо партитуру, инструмент. Этот эффект появляется на втором шаге чтения, когда структура изложения запрашивает какие-то средства из системы чужой культуры. Но контекстуальные отсылки при этом обрываются, динамика мышления упирается в формы других смыслопроизводящих технологий как в препятствие. Многоходовая работа нешуточно сложной ведической технологии зависает, окруженная непроводящими полями, барьерами культурных перцептивных навыков, операционным автоматизмом русской культуры.
«Бхагавад-Гита» в оригинале, то есть, в форме никогда не доступной в своем полном действии иностранным «исполнителям» и исследователям, видимо, создает интерпретационной техникой баланс «золотого сечения» в горизонте смысла и неопределенности. Вот почему ведическая философия не обнаруживает до сих пор признаков устарелости на полуострове и почему эти тексты безо всякого осовременивания сохраняют свою активность в среде почти утерянного контекста.
Перевести же без искажений текст, который является ретортой замкнутой системы получения смысла из абсурда на другой язык, или осовременить напрямую невозможно. Потому что теряется операция превращения базовой фантастики в финишную прагматику, которая может пройти успешно только на четких культурных формах. А они имеют колоссальную чувствительность к деформациям и легко модулируются.
Тем не менее, система открывается. Но не прямо, не бесконечным цитированием в формах поля реликтовых волн смысла, которые нельзя креативно утилизировать. Цитирование, как технический прием сохранения смысла, держит за руки комментаторов. Не дает сил развить многочисленные и драгоценные валентности ведических идей, которыми (будь они проявлены усилиями современных ученых) проросло бы настоящее.
Модулирование же (раскупорку текстов) можно доверить только имеющим мощную интуицию художественным натурам. Осовременение методом творческого развития является освоенной тактикой искусства. Цель достигается обходными путями. Неопределенность исходных текстов можно трактовать как массив возможностей, который, однако, не раскроется бесконечным чтением, но исключительно развитием. Все великие книги стоят на предыдущих великих книгах. Библия и «Бхагавад-Гита» не содержатся прямо во всех следующих текстах, но эти книги появились только потому, и потому так сложны и прекрасны, что в них растворена ювенильная сила Библии или «Бхагавад-Гиты». Чтобы перевести Библию на современный язык следует написать роман «Мастер и Маргарита», к примеру. Но это в рамках российской культуры. Что следует делать в России с текстами ведического знания никому не известно. Развития получить нельзя, поскольку все мощные, рассчитанные на тысячелетнюю реализацию, потенциалы этих методов не могут получить необходимых для срабатывания резонансов в чужой культурной системе. При дословном переводе смыслы неудержимо ветвятся, и контроль над ними со стороны системы теряется. Могут пойти дикие вегетативные объекты, компенсирующие распад смысла.
Ведические виртуальные персонажи в процессе духовного импорта не в состоянии активировать славянское воображение. Этому препятствует автоматизм переформатирования, который неустранимо срабатывает. При этом персонажи, выполняющие в коренной технологии функцию флюидов обмена, опускаются в чужой культуре до состояния проективных объектов. Но тогда оказывается снятой их креативная сила. Система таких героев вызывают удивление, исследовательский интерес, но перестаёт быть аттрактором важнейших духовных состояний.
Сакральные тексты даже в среде родной культуры должны стилистически осознаваться как экзотика. Ведическая мудрость является экзотической для своего ареала, для России же она – экзотика второго порядка, экзотика от культуры, воспринимающейся как экзотика.
Выехать из этих дебрей без потерь невозможно. Для формирования системы смысловых сопряжений «Бхагавад-Гиту» невольно упрощают. Вторичное упрощение текста дает снижение степени неопределенности до уровня прямой семантики. Не говоря уже о редукции корней (в рамках органической модели), стричь приходится и ветки. И самая катастрофическая потеря происходит при отсекании корней, растущих вверх. А без них смысловое ведическое дерево становится декоративным монстром, бессилию которого проникнуть в европейскую душу удивляет европейский интеллект.
Блокируются и фоноцентрические структуры. Рецитация генеральной мантры (Харе Кришна…….) на славянский манер производит холостые вибрации, сотрясающие в анонимном режиме только воздух.
Неспроста Мэл Гибсон озвучил свой иллюстративный евангельский фильм на арамейском. Именно такая вокализация речей и питала энергией события там, в иерусалимских переулках. В той антикварной речевой реальности. Но каким путем это можно пережить или хотя бы почувствовать сейчас? Родной язык является частью тела и органом чувств души. Но родным бывает один язык, средствами которого только и можно пережить атмосферу текстовой радости и подтекстовых озарений.
Ведический тип познания в принципе отличается от научного. Научное познание начинает с рациональных постулатов и завершает парадоксами описания. Сакральное постижение начинает с абсурда и кончает смыслом. Абсурдное и парадоксальное – это не одно и то же. Абсурдное лежит в начале мышления, а парадоксальное – в конце. «Парадокс близнецов» теории относительности венчает экспликацию её рационального старта. Абсурд пасторали, в которой синюшный мальчик с флейтой – это чудовищно могущественный Кришна, от крика которого начинаются выкидыши у поселянок, чудесным образом форматируется в смысл жизни верующих. Блеф готовых стартовых истин оказывается очень продуктивным на рынке смысла.
Соединить это в общей теории не удается. Можно развести: ведическое постижение абсолютно и первосортно, а научное познание относительно и второй свежести. Типы верующих могут быть ранжированы по критерию полноты реализации доктрины в личном опыте. И тогда шесть Госвами – это личности высшей гильдии, а все физики оптом – шалуны, рассказывающие сказки о мире, которого нет. Об иллюзии.
Ведическая философия, как и всякая философия мудрости, в зрелой фазе получает очень низкий коэффициент неопределенности. Поскольку она, исторически развиваясь, становится слишком совершенной. Это качество мешает ее произведениям стать медитативным материалом. Потери перевода на русский язык окончательно ставят ее тексты в тяжелое положение.
Философия мудрости негативно влияет на экспериментальную философию риска. Она выстроена как фундаментальная теория, основной параметр которой – мощная внутренняя догматичность. Ее догматы сильнее всех последующих доказательств. Но эта философия не только совершенна и замкнута сама на себя, но и чудовищно переопределена. Она знаменита тем, что дает тщательнейшие ответы на все вопросы, даже на те, которые еще не заданы. Причем, в форме готовых инструкций. А тяжелая масса регулирующих оговорок снимает привкус философской беспечности, так пропитавший современное европейское мышление. Впечатление от ее освоения европейским умом можно сформулировать одной фразой: ничего больше не придумаешь. И тогда способ жизни этой системы в социуме – механическое исполнение.
Для духовных же явлений есть только одна форма существования – развитие. То, что передается традицией как сохраненное, на самом деле уже погибло, если передано буквально. Нужен хотя бы ремейк, гибридизация старых художественных форм, но не повторение.
Кантовская модель системы зеркал ценна не потому, что производит позицию взгляда со стороны, а потому что формирует зазеркалье. Эзотерику, которая внутри замкнутой на себя культуры переживается как дефицит. Вот в этом втором протомире можно утвердиться духовно. И здесь «по ту сторону стекла» можно жить, потому что здесь истины прямого излучения превратились в иллюзии окольного отражения. А иллюзиями мы живем, собирая их в степени, пропорциональной собственному артистизму. Более того, наше назначение и состоит в утилизации этого реликтового Духа, который только мы сможем связать по причине нашего несовершенства, нашей избыточной греховной сложности. Его все меньше в природе, но все больше аккумулированных и консервированных форм изготовлено искусствами всех цивилизаций. И эти аккумуляторы теряют потенциал только от неиспользования, больше ни от чего.
Мы пытаемся говорить об этой ситуации в стиле нашей привычной точности, но тут нужны другая точность и иная сложность. Предмет описания не включается в предзеркальные множества. Иллюзии переживаемы, но не описуемы. Зазеркалье же является тем умопостигаемым пространством, где происходит самое ценное. Достаточно долго взаимодействующие культуры нарабатывают зону перекрытия. Такой зоной может стать не система взимоотражающих зеркал, но общее зазеркалье. В нем способны циркулировать виртуальные персонажи обеих цивилизаций. Их изменяют с этой целью до размерности, при которой они помогут двигаться по объемам фантазий, не вываливаясь из субъективности.
Эту работу проводят, и будут продолжать ясновидцы обеих культур, имеющих дар и наработавшие умение медитировать на экзотических текстах.
Научные метаописания культур мало влияют на процессы их взаимодиффузии. Никакое метаописание не предскажет результатов живого процесса, при помощи которого одна культура защищается от давления другой, или стимулируется взаимообменом. Эти реакции идут на протоуровнях, и итоги возмущений строя оседают там же: в словарях, тональностях или в воспоминаниях. Не повреждая сами системы. А удачи в области настоящих контактов диалогического типа придут с неожиданной стороны – со стороны несерьезного искусства.